Бунинская Россия

• 

Подробности

Категория: История

Опубликовано 08.11.2020 00:46

Просмотров: 618

Н. Самокиш. «Тройка»Василий Розанов как-то заметил: «Дана нам красота невиданная. и богатство неслыханное. Это — Россия». Ивану Шмелёву виделась эта «красота невиданная» в виде гоголевской «птицы-тройки», которая с «богатством неслыханным» несётся уже по мировой дороге «с чудесными колокольцами и бубенцами — величаво-великолепным звоном, с ямщиком-чудом Пушкиным, с дивными седоками — Лермонтовым, Гоголем, Достоевским, Тургеневым, Толстым, Лесковым, Гончаровым, Чеховым… чуткие мира слышат этот глубокий звон… слышат и восхищаются!».

О русской «птице-тройке» Шмелёв говорил тогда, когда весь мир чествовал нового лауреата нобелевской премии — русского писателя Ивана Бунина (1933 г.). Шмелёв с гордостью писал: «наша великая литература, рождённая народом русским, породила славного писателя, ныне нами приветствуемого, — И. А. Бунина. Он вышел из русских недр, он кровно, духовно связан с родной землёй и родимым небом, с природой русской — с просторами, с полями, далями, с русским солнцем и вольным ветром, со снегом и бездорожьем, с курными избами и барскими усадьбами, с сухими и звонкими просёлками, с солнечными дождями, с бурями, с яблочными садами, с ригами, грозами… — со всей красотой и богатством родной земли. всё это — в нём, всё это впитано им, остро и крепко взято и влито в творчество — чудеснейшим инструментом, точным и мерным словом — родной речью. Это слово вяжет его с духовными недрами народа, с родной литературой».

Словом, Бунин в своём творчестве высказал то самое, что, по слову о. Павла Флоренского, «поёт в песне душа русского народа». О бунинской России и пойдёт речь в этой публикации.

ОТ ОТЧИЗНЫ ОТОРВАТЬСЯ НЕЛЬЗЯ

«Русь! Русь! Вижу тебя из моего чудного, прекрасного далёка тебя вижу», — писал Гоголь из любимой им Италии. Находясь за границей, он писал для России и о России, чтоб оттуда, из своего «далёка», увидеть «всю Русь» разом, увидеть её «с разных боков» («Мёртвые души»).

И. БунинИная картина складывалась в 20-е годы XX века. Многие наши соотечественники вынуждены были навсегда покинуть Родину. Русский философ Иван Ильин, оказавшись не по своей воле в эмиграции, писал: «Как тяжко утратить родину… И как невыносима мысль о том, что эта утрата, может быть, состоялась навсегда… для меня навсегда, ибо я, может быть, умру в изгнании… от этой мысли всё становится беспросветным: как если бы навсегда зашло солнце, навсегда угас дневной свет, навсегда исчезли краски дня… и никогда больше не увижу я цветов и голубого неба… Как если бы я ослеп; или — некий голос грозно сказал бы мне: «больше не будет радости в твоей жизни; в томлении увянешь ты, всем чужой и никому не нужный». Кто из нас, изгнанников, не осязал в себе этой мысли, не слышал этого голоса? Кто не содрогался от них?».

И философ Ильин был прав. Так, например, Георгий Вернадский, сын академика В. И. Вернадского, эвакуировавшись вместе с армией Врангеля из Крыма в ноябре 1920 года, писал отцу из Константинополя: «Тоска о России и боль в душе невыносимая». Иван Шмелёв, покинувший Россию в ноябре 1922 года, признавался Ивану Ильину: «Жить без России нет мочи, все думы и слёзы о ней». Ещё раньше тоску о Родине высказал русский поэт Сергей Бехтеев, покидая Крым в ноябре 1920 г.:

На сердце вновь тоска и горе,

Замолк вдали последний бой:

Вокруг шумит седое море

И гонит плещущий прибой.

Исполнив честно долг заветный,

Плывём мы грустно в край чужой;

На мачте вьётся флаг трёхцветный,

Последний знак земли родной,

Последний символ прежней славы,

Величья царственной страны,

Эмблема гордая державы,

Погибшей в омуте войны…

На сердце скорбь, на сердце горе,

А вкруг, куда ни кинешь взор,

Одно бушующее море

И необъемлемый простор.

И. ИльинИван Бунин, в отличие от Ильина, изгнанником не был. Он, как и Шмелёв, добровольно покинул Россию ещё в феврале 1919 года, эвакуировавшись из Одессы в Париж. Но подобные мысли одолевали и его. «Что я без родины?» — не раз задавал себе этот мучительный вопрос Иван Бунин. И сам блестяще ответил на него в своей знаменитой парижской речи в феврале 1924 года «Миссия русской эмиграции». Эта миссия виделась Бунину в исполнении двух задач: 1) в сохранении памяти о дореволюционной России и её национального самосознания и 2) в сохранении за пределами Родины «малой» России. И сам Бунин чуть ли не первый показал личный пример, опубликовав в берлинском литературном альманахе «Медный всадник» свой первый зарубежный рассказ «Косцы» (1923 г. № 1).

ТАИНСТВО РОДИНЫ

«Нам всем родина отдала уже всё: отдала раз и навсегда — не умирающее и не истощающееся богатство, в нас самих укрытое, — писал Иван Ильин. — Разве какое бы то ни было изгнание может отнять у меня родину? Разве её алтари не живут во мне самом, если я постоянно трепетом моего сердца и огнём моей воли — молюсь у этих алтарей и учу тому же моих детей?.. Да, я оторван от родной земли, но не от духа, и не от жизни, и не от святынь моей родины, и ничто, и никогда не оторвёт меня от них!».

Скорее всего, так рассуждал тогда и Иван Бунин, создавая свой русский шедевр. Его «Косцы» — правдивый рассказ о культуре русских крестьян конца XIX — начала XX в. и, в частности, о таком историко-культурном феномене, как крестьянская артель, уходившая корнями в глубокую старину.

Бунин как бы сказочно начинает свой рассказ: «Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернётся вовеки». Действие происходит на Орловщине, где когда-то любил охотиться уроженец этих мест писатель Иван Тургенев, создавший широкое поэтическое полотно из жизни орловских крестьян 40—50-х годов XIX века под названием «Записки охотника». Вслед за Тургеневым Бунин столь же поэтически воспевает орловский край: «Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые лёгкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик-пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут… Казалось, что нет, да и никогда и не было ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — Богом стране».

М. Нестеров. «Философы» (П. Флоренский и С. Булгаков)Конечно, эти художественные зарисовки, сделанные Буниным в самые первые годы пространственного отрыва от русского народа, русской природы, русской земли и русского национального быта, — не что иное, как тоска по Родине; это своеобразное духовное ощущение, которое приходит само, овладевает душой и, подобно голоду или любви, неотступно требует утоления. На чужбине это ощущение особенно усиливается. И тогда, по слову поэта, «от грусти мне хочется плакать!». Именно в такие минуты душа тоскующего по Родине, желает одного: своей стихии, своих духовных пространств, своего родного пения, своей радости и своего страдания. И не только желать, но и дышать Родиной, осязать её вокруг себя, ибо Родина — единственная и неповторимая.

Об этом хорошо сказал писатель русского зарубежья Борис Зайцев, рождённый в г. Орле: «Многое видишь о Родине теперь по-иному, иначе оцениваешь, находясь в стране старой и прочной культуры (жил во Франции. — В. Л.), ясней чувствуешь, например, что не так молода, многозначительно не молода и не безродна Россия. Когда в самой России жили, среди повседневности, деревянных изб, просёлочных дорог, неисторического пейзажа, менее это замечали. Издали избы, бани, заборы не так существенны, хотя, конечно, черты природы, запахи, птицы, реки России в спиритуальный пейзаж её вошли. Всё это мы помним и любим… — порою даже мучительно. Но кроме этого яснее, чище видим общий, тысячелетний и духовный облик Родины».

А вот как передавал таинство Родины в его онтологическом понимании один из «крымских изгнанников» тех лет философ С. Н. Булгаков, родом тоже с Орловщины: «Моя родина не лишена того, чего не лишена почти всякая земля в нашей средней России: красоты лета и зимы, весны и осени, закатов и восходов, реки и деревьев. Но всё это так тихо, просто, незаметно и — в неподвижности своей — прекрасно. То, что я любил и чтил больше всего в жизни своей — некричащую благородную скромность и правду, высшую красоту и благородство целомудрия, всё это мне дано в восприятии родины. И ей свойственна также такая тихость и ласковость, как материя (тема «тихой» родины талантливо будет выражена у русского поэта Николая Рубцова. — в. л.). Она (родина) задушевна, как русская песня, и, как она, исполнена поэзии музыки. Только её нужно слышать самому, внутренним слухом, потому что она не насилует и не потрясает, не гремит и не кричит, но тихим шёпотом нашёптывает свои небесные сны. Она робко напоминает лишь о потерянном рае, о той надмирной обители, откуда мы пришли сюда. И теперь, когда я пишу эти строки и собираю свои чувства и свою любовь к ней, в душе моей звенит этот голос вечности. И поистине родину можно — и должно — любить вечною любовию. Это не только страна, где мы «впервые вкусили сладость бытия», это — гораздо большее и высшее: это страна, где нам открылось небо, где нам виделось видение лестницы Иаковой, соединяющей небо и землю. Но для этого надо изжить свою родину и воспринять и услыхать её. Не всем это дано, иные, гонимые ветром жизни, оставляют или меняют родину, прежде чем она войдёт в душу. Я был избранником, я жил с ней всё отрочество и юность, у меня ничего, кроме неё, не было в то время, и вся моя жизнь была с ней и в ней… Чем я становлюсь старше, чем более расширяется и углубляется мой жизненный опыт, тем яснее становится для меня значение родины. Там я не только родился, но и зародился в зерне, в самом своём существе, так что вся дальнейшая моя, такая ломаная и сложная, жизнь есть только ряд побегов на этом корне. Всё, всё моё — оттуда. И, умирая, возвращусь — туда же, одни и те же врата — рождения и смерти».

Валерий ЛАВРОВ,
депутат Государственного совета РК,
кандидат филологических наук,
доцент.

(Окончание следует).